Иберег
Часть 1
Сергей Азибуль
© Сергей Азибуль, 2016
© Дмитрий Духанов, фотографии, 2016
© Павел Лаптев, иллюстрации, 2016
Редактор Павел Лаптев
ISBN 978-5-4483-2108-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Замена или 13 часов 25 минут
фото: Дмитрий Духанов
Сашка сидел на ступеньках дома. В полдень в саду тихо. Садоводы прекращают работать, дабы не обжечься солнцем. Вот и Сашина бабушка ушла заниматься домашними делами: приготовить обед, подмести. «Как же ей не надоело, каждый день одно и тоже», – думал про себя малец. Ему самому надоело всё: на речку надоело, Вадька со своими рассказами надоел, на велике неохота кататься…
«Скукотища сплошная», – так выражался про себя Саша.
– Баб, а баб…, – позвал он бабушку.
Бабушка медленно вышла из дома, вытирая руки полотенцем.
– Ну что, заскучал, внучек? – спросила она.
– Баб, я – крем.
СОН
Мне бы только три часаИ улечься в лодочку.Отрастить длину волосИ сменить походочку.
В кашемировой урме,Валенках в колено.Я прилягу на доскеИ усну мгновенно.
Понесет меня водаВременем не нашим.Через кочки и годаОт тоски подальше.
При весенней долготеСкладывают ветки.В серебристой наготеЩекотят кометки.
Балуются и меня,Отраженьем манят.Проплывают облака,Стаями туманя.
Под водою рыба мнеДетскими глазами.На забрызганном окнеШевелит губами.
И я маленький тону,Держит мать за ручку.Я ее к себе тяну,рукава сорочку.
– Ты не отпускай.– Я не отпускаю.– Этот снег растай.– Скоро я растаю.
И вокруг меняСтало всё большущим.Это время дняСилой всемогущей.
В одиночества туннель,К скорому рассвету:Детская качель,На мою планету.
Приведет река,Вынесет на берег.Я открыл глазаИ больше неуверен.
Как же мне узнать?Где ты моя лодочка?Отрастить длину…Заменить походочку.
В кашемировой урме,Валенках в колено.Лягу на доскеИ усну мгновенно.
Жалко
Я сидел на скамейке и пил пиво. Мимо проходили люди и смотрели на меня. Один прохожий – один глоток. Вот Виталя с семейством прошел. Ему захотелось тоже пива. НО он не мог сегодня выпить – вечером надо купать младшего и заниматься со старшим. Жалко.
Быстрым шагом прошел Саня. Мне показалось, будь мы на краю этого мира, он бы отобрал силой у меня пиво и допил бы бутылку одним глотком. Сане вечером встречать тёщу с вокзала, а, следовательно, за руль садиться. Жалко.
А вот Женька своим неторопливым шагом проходит. Из спортзала, понятно. Он даже не идет, он ползет, как улитка по пустыне. Он идет мимо, но вот направляется ко мне, к моей бутылке. Ему не только пива нельзя – ему в ближайшее время вообще ничего нельзя. Рост мышц и все такое. Слава богу, он «очухался» и прошел мимо. Жалко.
О, Лешик, кудрявый. Набегался. Весь замученный, качая головой из стороны в сторону, тащится домой. Лёшику пить пиво не разрешают родители. А по глазам видно, что он давно не против пропустить пару огромных глотков этой незнакомой для него жидкости. Надо же разгадать загадку, почему папа с таким наслаждением выпивает бутылку за два присеста. Но пока Лёшику 10 лет. Жалко.
Сегодня жара, духота вообще. Хорошо так после работки посидеть, пивка попить. А вот и бутылка пива уже закончилась. Жалко.
…овощебаза. О теориях свержения мысли и действий
Сегодня мы продолжаем серию передач о теориях свержения мысли и действий на территории планеты Земля.
У нас в гостях Шестинский Илья, наборщик текстов в типографии «Куприянов».
Думаю, что будет правильным, если Илья сам расскажет о своей встрече с «свержением».
– Да, я хотел бы начать с того, что работаю в типографии уже 5 лет. На той неделе, как всегда, я был на рабочем месте, укладывал и переминал бумагу и смотрел на клише. Напарник, Сашок, учил какое-то стихотворение на английском.
Всё было, ну как всегда.
– Илья, давайте уже к делу, а то у нас мало времени.
– У вас мало, а у меня во-от, мне это «свержение», я вообще стал мерзнуть и теперь в трех свитерах.
Так вот. Работаем мы значит и тут… Вижу тихонько так, как будто специально замедленно, с потолка летит паутинка и на бумагу так «от»… Ну я испугался, Сашку кричу: «Сашок, тут банальное „свержение“ наступает…» Сашок хоть бы хны, дальше бормочет. То есть он-то вообще не видел. А я видел! Паутинка сама собой тихонько так, как будто специально замедленно.
Я же и не думал, почему именно в мою смену, такое произошло. Ведь две недели назад я был в отпуске, и вместо меня работал Михаил Фердычев. И он то ничего, не при нём всё.
– С чем вы связываете, Илья, такое положение «свержения»?
– Я пытался узнать причины спуска паутинки в этот временной период, вчера затмение было, и с альдебараном не порядок. Но схема не работает. Это именно «Свержение» и было.
– Что-то изменилось после этого в вашей структуре жизни, какое влияние на вас оказал этот случай?
– Никакого.
Ну на этом мы и закончим, мои маленькие.
Лавкинг
Тимофей Пшонкин, тот, что с Пчелкинского переулка, придумал не любить царя. Сначала от взбалмошного старика отвернулись и называли его Обью-Лишенной-Берегов. В пивнушках отказывались наливать, лекари пропускали мимо ушей его нытьё по поводу здоровья. Барышни, прежне находившие в старике мускуль правус, больше не прятали глаза при встрече с ним. Здоровенные мальчуганы, привитые жмыхом, сердито бросали в него придорожный дёрн. И вот однажды, в Тут-город приехал не то чтобы профессор, и не такой уж великий и известный, но все знали – человек с образованием, а сигареты у него с фильтром. Встретился он с Пшонкиным по специальному назначению Академии Людских Страстей прямо в Крестострастном парке.
– Так вот вы какой, нелюбитель царей, значит, – поприветствовал его заезжий ученый.
– Ну, предположим не царей, а царя, – ответствовал Пшонкин.
– И как? Легче стало? Да ты не смущайся, говори как есть. Я на своем проезжем повидал и ляхи скольные, и мужиков заскорузлых, и даже с Володей Скрытиковым беседовал, я, брат, понять хочу: что это и как, понимаешь?
Пшонкин минуту трусил, но, уразумев о важности встречи, выпалил:
– Батя, можно я вас так… Вы откройте глаза, шире, шире, прямо вот как планета бы спустилась к вам побеседовать. Слышите шелест – это в вас грани открываются. У нас маменька с папенькой с детства про начальников сказы ведут, мы вырастаем со страхом этим и автоматом свою любовь в царя целим. А ему ведь и хныкать не надо, все само сделается, сиди и грозным будь. А как только вынешь из себя, почуешь шелест, заговоришь разумно, статуэтку со стола и в печь – так и с любовью царскою. Ну нахрена? Какого лешего? Кто это? А как грязь с сапог сотри любовь эту. Ведь любовь – бог. А бог и царь, как хлеб с грибами. От последнего коли не в духе и знаниями не охват – подохнуть натурально – все вилы.
Такую речь, временами складную, временами врозь, вел Пшонкин еще долгий час. От ученого такой реакции долго ждать и не пришлось. Разорвав пиджаки и рубахи на себе, он попятился задом к кустам, как пьян – это он разгоны делал. А после страсти начались. Галопом, с криками о свободе от любви царской побег он по всем улицам города и утряхивал в головы горожан знания. До кого сразу не доходило, тем доливали более быстрые в разуме. Загудел город, загудел, как поезд, отъезжая прочь от оседлости к новому строю, огороженному от нелепостей любовных.
Пшонкин, удивленный таким разворотом, остался в парке. И от страха и трепета не сжимались в нем мышцы для движений.
– Тимофеюшка, – хрустящим голосом позвал Пшонкина старик, шаркающий мимо кустов.
– А-а, это ты, Варфоломей. Живю И слава богу, вишь какие дела-то, – откликнулся на зов Пшонкин.
– Разбудил ты Тимофей людей посреди ночи. Не улягутся они теперь до утра. И утра не дождаться, – с такими словами Варфоломей превратился в муху и уселся на Пшонкина.
С грозным видом, нахмуривши брови, Пшонкин раздавил насекомое кулаком и задумался.
бодаго
Отрепа после концерта Дестини Чарльз встречает Ярцева около школы. Тот угрюмый. И вдруг запел:
«Где ты Нина, где ты бродишь.
У меня есть гвоздь.
Ты парнишку хороводишь.
Я твой гость».
картинка: Павел Лаптев
Федькины
Где Федор? Куда пропал? Горожане оглядываются. Милиция проверяет все автомастерские.
